Мы ставим перед собой потрясающе заманчивую и не менее сложную задачу — создать Храм Разума, о котором мечтали учив¬шие нас русские старики. Такого еще не бывало, хотя Древняя магия мечтала об этом, мечтали учители прошлого, типа Пифагора или Аполлония Тианского, да и наука заявляет о чем-то подобном. Однако наука всего лишь пытается применять Разум для раскрытия тайн при¬роды, но очень мало занята самим Разумом, и у нас, в России, и за рубежом. Собственно говоря, какой раздел науки, какая ее ветвь по¬священа Разуму? Психология? Да, должна бы быть психология, но тут я со всей уверенностью могу сказать, что психология очень мало занималась собственно Разумом. Безусловно, многие пси¬хологи исследовали разум, но в рамках определенных научных установок, а не как таковой. Как это ни странно, но разум — побочное дитя психологии, так и не развившееся в самостоя¬тельное научное направление. До сих пор не сформирован даже полноценный научный аппарат исследования Разума. Сегодня психология даже не различает Разум и Мышление. Может быть, философия в своей любви к мудрости занима¬ется Разумом? Нет, это совсем не ее материя, за исключением разве что логики. Но логика не совсем уверенно признается час¬тью философии, да к тому же в силу политических причин была не популярна в нашей стране последнее столетие. Впрочем, есть ощущение, что это уже в прошлом, и начи¬нается мощный подъем творческой мысли, по крайней мере, в России. Восстанавливаются разорванные еще революцией связи времен, все больше публикуется и старых забытых и новых неординарных работ, дающих надежду, по крайней мере, на то, что скоро в России будет создана общественно-исследовательская среда, в которой будет возможен и даже естественен и наш по¬иск пути в Храм Разума. Это очень трудная задача, гораздо более трудная, чем задачи науки или религии. Науке достаточно, чтобы человек освоил (то есть запомнил) ее инструментарий и применял в соответствии с предписанны¬ми образцами. Сам человек ее, в каком-то смысле, не интересу¬ет, даже если это "наука о человеке". Не интересует, по крайней мере, в тех частях, которые более всего занимают самого челове¬ка. Такие "части" наука предпочитает не замечать или отдавать религии и искусству. Никаких действительных требований к зва¬нию Ученого, кроме владения инструментарием, не предъявля¬ется. В этом демократичность науки — любой, способный соответствовать этим минимальным требованиям, может стать уче¬ным. Это привлекает людей к науке, но это же и пугает, — вспом¬ните многочисленные кино- и литературные фантазии на тему "сумасшедшего ученого", стремящегося поработить мир. Кста¬ти, этот образ не случаен, если мы посмотрим на это с точки зрения задач, изначально ставящихся наукой перед своими твор¬цами. Главная из них — познавать и покорять мир. Религия тоже демократична. Твоя задача, приходя в нее, просто отдаться, далее за тебя будут думать авторитеты — живые или ушедшие. В этом она сходна с партийными системами. Я по¬мню, как пришел в одну из первых общин кришнаитов в Моск¬ве, когда они только еще начали продавать свои книги. Я попал¬ся на то, что они издали Бхагавад-Гиту, которую тогда еще было не достать. Беседа с руководителем общины сразу пошла, словно встретились родные. Ему было, очевидно, приятно, что я так захвачен идеями основной книги кришнаизма. В какой-то мо¬мент он даже предложил мне стать одним из их проповедников. Кто его знает, может быть, я бы и согласился, так мне все каза¬лось родственно, и так хорошо шел разговор о ведических кор¬нях кришнаизма и русской народной культуры. Но что-то заста¬вило спросить: "А остальную Махабхарату и Веды вы тоже изда-вать будете?" "Конечно!— уверенно воскликнул мой собеседник, потом задумался, поджал губы.— А зачем? Есть же Свами Прабхупада, он все сказал. Читай его, зачем тебе Веды?!" Тогда я понял, что кришнаиты издали не "Бхагавад-Гиту", а "Бхагавад-Гиту как она есть" у Прабхупады. Самое страшное в партийных и религиозных системах любо¬го масштаба, но особенно мелкого, называемого сектами, это тенденция к фанатизму. Если мы приглядимся, то увидим, что она естественна, потому что вытекает из основного принципа партийных и религиозных взаимоотношений — подчинения лич¬ности другому вплоть до полного отказа от себя и собственного мнения. В партиях — это подчинение меньшинства большинству. Большинство всегда право, даже если оно не право. В религии - это отказ от себя ради освобождения от страха перед будущим, причем, воображаемым будущим. Но и там и тут это ведет к запрету думать иначе, чем предписывают основные авторитеты, ведущие тебя. Запрет на инакомыслие на психологическом уров¬не приводит к начетничеству, то есть из страха перед своими мыслями (уязвимыми мыслями) ты в какой-то миг переключаешься на использование чужих мыслей, создаешь сеть четких, неуязвимых в каком-то смысле ответов на все вопросы, которые может задать тебе жизнь. Кто не слышал фразы: "Читайте эту книгу, в ней все есть!". Это "все" и есть ответы — готовые ответы{!), которые можно просто запомнить или заучить — на все возникающие у адепта вопросы. Ну, а дальше работает механизм, описанный в русских бытовых сказках, суфийских притчах, анекдотах: если вляпался в яму — сделай все, чтобы в неё вляпалось как можно больше людей — и не так обидно, и в дураках не один! Это не просто демократично, это можно было бы считать гениальным, если бы только у такого механизма управления толпами был изобретатель. К сожалению, таково устройство человеческого Мышле¬ния. В этом смысле наш путь очень и очень недемократичен. Рож¬даясь, раскрывая собственный разум и душу, умирая, ты не мо¬жешь идти ни толпой, ни в паре. Это твой и только твой путь к себе, и это ежесекундная работа над собой, которую при всей помощи товарищей ты должен проделать сам и только сам. Это очень заманчивая работа — вернуть свой Разум из той колоссаль¬ной сети, из того гигантского путаного клубка, что называется Мышлением или образцами поведения. Образцы — это то, как общество предписывает нам дей¬ствовать, чтобы мы его не разрушили. Разрушить его и действительно было бы глупо, да, пожалуй, и невозможно. Разрушь одно, и тут же возникнет новое, и, скорее всего, не лучше предыду¬щего. Так что вопрос о разрушении не стоит перед нами, как никогда не стоял перед стариками. Будучи еще в самом начале своего ученичества, я задавал им множество вопросов, в том числе и политических, поскольку они определяют судьбу Рос-сии. И однажды я спросил Степаныча, как Тропа относилась к правительству. — Никак,— ответил он.— Когда войны были, наши все му¬жики воевали. А так никак. — Совсем? — Совсем! Ты что-нибудь можешь изменить в правитель¬стве? — Нет, но... — Вот и не суйся, пока правителем не станешь. Если ты хозяин, тогда меняй! Ты можешь лезть только в то, чему ты хо¬зяин! Все остальное — треп, чтобы не заниматься делом! У нас такие погоды и правительства стоят! Не навреди, не сделай хуже, изыскивай возможности улуч¬шать лично твою жизнь и увеличивать лично твое богатство. Бо¬гатая нация отнюдь не та, у которой большой золотой запас в казне — была казна в России и нет ее, — а та, где богаты люди. Вычерпать карманы сложнее, чем украсть казну. Пожалуй, мож¬но назвать эту позицию оппортунистической, что верно для всей крестьянской идеологии. Никаких революций, только медлен¬ное и спокойное накопление улучшений, закрепляемых обыча¬ем, традицией. Впрочем, политика, государство — это довольно далекие от Тропы темы, а вот то, что русские люди не хотят больше ду¬мать, — с этим мы сталкиваемся очень часто. У нас даже есть такое выражение: "мышление от не думал". Оно родилось из расхожих, привычных слов, которыми мы сейчас оправдываем свою глупость. Например, кого-то обвиняют во вредительстве, а он в ответ: — Да что вы право! Я и не думал, что так плохо получится! Или высказывают обиду, а в ответ: — Перестань, я и не думал тебя обижать! Все это так привычно, что кажется вполне приемлемым, даже естественным ответом, но только пока мы не вдумываемся в него. А вдумываться и вообще думать большинству из нас про¬сто запрещено. И запрещено отнюдь не только и не столько об¬ществом в политическом смысле. Гораздо больше запрещено вос¬питанием дома и в школе. Кому запрещено, а кого не научили думать. Вспоминается слова Рэдрика Шухарта из романа "Пик¬ник на обочине" Стругацких, в конце которого он стоит перед шаром, исполняющим желания, и почем свет материт весь мир за то, что его не научили думать. Позволю себе привести их по¬чти целиком: "Все равно ведь подумать надо. Дело непривычное — думать, вот в чем беда. Что такое "думать"? Думать — это значит извер¬нуться, сфинтить, сблефовать, обвести вокруг пальца, но ведь здесь все это не годится... <-..> Господи, да где же слова-то, мысли мои где? Он с размаху ударил себя полураскрытым кулаком по лицу. Ведь за всю жизнь ни одной мысли у меня не было! <...> Подлость, подлость... И здесь они меня обвели, без языка оставили, гады... Шпана. Как был шпаной, так шпаной и соста¬рился... Вот этого не должно быть! Ты слышишь? Чтобы на буду¬щее это раз и навсегда было запрещено! Человек рожден, чтобы мыслить!" И это не единичный случай и не случайность вообще. На¬учить человека думать так сложно, что общество предпочитает просто "программировать" своих членов на "правильное", то есть безопасное для себя, поведение. Любое общество на нашей исто¬рической памяти. Вспомнить хоть Диогена, ищущего Человека среди членов общества. Диоген не член общества и он очень недемократичен. Он не может повести за собой толпу, он не может на основании каких-то формальных признаков впустить другого в свой мир, он даже не может позволить просто подражать себе, чтобы не создать новый образец поведения — он прогоняет Александра, когда тот говорит, что хотел бы провести остаток жизни, как Диоген. "Отойди и не загораживай мне солнца!" Отойди и не заго¬раживай мне света! Можно было бы сказать и так, потому что любой образец, который пытается претворить в жизнь подража¬тель, как тень, загораживает свет Разума. Даже если на Тропе будет много людей и они будут ощущать себя единым народом, Разум никогда не позволит нам превратиться ни в толпу, ни в секту, ни в партию. А это значит, что биологические законы, позволяющие приводить в движение боль¬шие массы людей, к Тропе не применимы. Нас никогда не будет слишком много, и все пришедшие к нам, — "товар штучный", читай — особо ценный. Само ученичество, назовем его ростом и вызреванием, очень болезненная вещь. А ученичество будет длиться всю жизнь, даже когда мы превратимся в хороших исследователей. Это суть психологического метода Тропы. Ученик, снимающий с себя защит¬ные оболочки Мышления, но еще не создавший инструменты Разума, чрезвычайно уязвим. Его надо оберегать, поэтому стари¬ки были очень заботливы. И нам на Тропе придется быть очень бережными, хотя и беспощадными друг к другу. Если мы не сбе¬режем себя, не сбережем и Тропу, и Россию. Россия — это не шестая часть земли, это люди на ней живущие. Русские люди, если мы говорим о России. Жили здесь до нас и другие. Жизнь постарается смыть с лица земли этот наш с вами песчаный за¬мок, как делала она неоднократно раньше. И тогда вы — как делалось это неоднократно раньше — восстановите его снова и снова. Но для этого вы должны почувствовать вкус Разума, хотя бы затем, чтобы было воспоминание, к которому стремиться. Это свойственно только родовитым людям — помнить свою ис¬торию, свою прародину и самого себя, даже стирая собственную память во время очищения сознания. В этом смысле Тропа совсем не демократична, она скорее аристократична по внутреннему самоощущению. Но и это невер¬но, если задуматься о Мечте, правящей твоей жизнью, и о доро¬ге, которая туда ведет. Мы так разобщены по своим желаниям и мечтам, что просто не можем быть вместе иначе как оболваненной, беснующейся и крушащей толпой. В покое мы предпочита¬ем забиваться в свои личные норки, в свои убежища. Человека, не работающего над собой, не очищающего своего сознания ста¬рики называли сумасшедшим покойником. Он либо крушит все вокруг в яростной ненависти, либо ищет покоя, то есть хочет упокоиться еще при жизни. Только пребывая в Разуме, мы мо¬жем сделать жизнь полноценной и определиться со своими, с собственными желаниями, а не с теми, что внесены в нас извне. Это начальный этап чистки или психологической работы над самим собой — создать из себя, условно говоря, инструмент психологического исследования. На мой взгляд, в принципе не до-пустимо вести психологическое исследование, пока ты не владе¬ешь собой, своими органами восприятия, мышлением и Разу¬мом. Пока ты, по сути, не в себе, то есть ''ушедший с ума" в каком-то смысле. А ведь наука делается в основном как раз людь¬ми, ощущающими охоту ее делать, значит, ощущающими, что им именно этого и не достает. Психология как наука делалась подвигами именно тех и только тех, кто осознал себя ушедшим с ума и хотел вернуть собственную цельность. Остальные только паразитировали на их открытиях. Второй этап — попытаться понять, что же является твоей настоящей мечтой и создать образ ее достижения. Он возможен только после того, как ты освободишься от всех детских нереа¬лизованных желаний, которые считаешь своими мечтами. Ска¬жем, наесться мороженого, не ходить в школу, купить платье, как у Таньки из старшей группы, отомстить всем, кто тебя недо¬оценил и так далее, и тому подобное... А как только ты поймешь, что твоя настоящая и давно за¬давленная как недостижимая Мечта очень и очень велика, ты поймешь и то, что для ее достижения тебе нужны соратники, знания, возможности и место, где этим заниматься, пока не наберешь силы, чтобы сделать последние шаги в одиночестве. Вот это и есть Тропа для тех, кому она подходит. Да, последние три шага за свой предел ты сделаешь один. Даже если рядом с тобой будет дружина, эти шаги ты все-таки сделаешь один. Это твой подвиг. Но до предела еще нужно добраться, дойти. Говорят, что раньше, в век золотой, это было просто... Но мы живем в том мире, в котором живем!
Ты удаленькой дородний добрый молодец, Ай ты славныя богатырь святорусьскии! Прямоезжая дорожка заколодела, Заколодела дорожка, замуравела, А и по той ли по дорожке прямоезжою Да и пехотою никто да не прохаживал, На добром коне да не проезживал: Как у той ли-то у грязи-то у Черноей, Да у той ли у березы у покляпыя, Да у той ли речки у Смородины. У того креста у Леванидова, Сиди Соловей разбойник во сыром дубу, Сиди Соловей разбойник Одихмантьев сын, А то свищет Соловей да по соловьему, Ён крычит злодей разбойник по звериному И от него ли-то от посвисту соловьяго, И от него ли-то от покрыку зверинаго, То все травушки муравы уплетаются, Все лазуревы цветочки отсыпаются, Темны лесушки к земли вси приклоняются, А что есть людей, то вси мертвы лежат. Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст, А и окольноёй дорожкой цела тысяща.
